Сын неаполитанского вице-консула

Несмотря на громкий титул отца, Лев Феликсович Лагорио не унаследовал ни богатства, ни высоких постов. Зато ему повезло стать первым учеником и одним из наследников Айвазовского!

В Феодосии семья Лагорио была известна с давних пор. Её предками были генуэзцы, которые когда-то отстроили город (тогда называвшийся Кафа) на руинах древнегреческой колонии, и одно время владели почти всем южным берегом Крыма! Но к 1827 г., когда в семье Феликса Лагорио родился сын Лев, времена расцвета итальянской торговой республики давно прошли, властителями Крыма успели побывать татары и турки, потом пришла Российская Империя.

Звание «вице-консула королевства Обеих Сицилий» было в основном данью аристократическому происхождению, а также весьма помогало вести выгодную торговлю с итальянскими купцами.

Знатности и денег почтенного негоцианта хватило, чтобы его сын закончил Феодосийскую гимназию. Однако ни дипломатия, ни торговля юного Льва Лагорио не прельщали: с 12 лет он познакомился с Иваном Константиновичем Айвазовским, уроженцем и одним из самых знаменитых жителей Феодосии. И не просто познакомился, а в течение двух лет был его учеником, обнаружив недюжинный талант. Морскую стихию Лев, как и его учитель, любил с детства, так что Лагорио и начал карьеру, и прославился прежде всего как художник-маринист.

При помощи таврийского губернатора А.И. Казначеева, покровителя и друга Айвазовского, Лагорио в 15 лет поступает в Императорскую Академию художеств, и его наставником становится М.Н. Воробьёв – выдающийся мастер романтического пейзажа. Плавание на военном пароходе, многочисленные виды Финского залива, поездка за казённый счёт на Кавказ – и картины, картины, картины...

Академию Лев Лагорио закончил с золотой медалью 1 класса и разрешением на дальнейшее пенсионерское обучение в Европе. Сначала Париж и изучение картин Лувра, затем – Италия, родина предков. В Россию Лев Феликсович вернулся только через 8 лет и привёз в Петербург итальянские пейзажи – совершенно оригинальные, не похожие на уже привычные тогда российской публике классические работы С. Щедрина.

Лагорио отказался от классических канонов и реализма, хотя и тщательно выписывал мельчайшие детали, вплоть до трещин в каменной кладке или разломов на далёких утёсах. Он старался передать прежде своё восхищение стихией – морскими волнами, простором неба, величием гор. И они, при всей кажущейся «фотографичности» и узнаваемости, превращались в романтические символы. Даже родные, с детства знакомые крымские горы становились круче, выше, грандиознее – а все пейзажи, даже ночные, были пронизаны светом. Иногда контрастным с глубокой тенью, иногда – заставляющим пейзаж играть всеми красками, но всегда ярким.

Талант Лагорио был оценён по достоинству на самом высшем уровне: звание профессора, орден святой Анны за виды Кавказа, путешествие по этим горам в свите одного из великих князей (не обошедшееся без стычек с горцами – после чего на ордене появились мечи «за храбрость»), заказы от членов императорской фамилии... Впрочем, даже в картинах, посвящённых русско-турецкой войне 1877-78 гг., Лагорио остаётся пейзажистом: человеческие фигурки со своими страстями кажутся у него мелкими по сравнению с величием гор или моря.

Долгая, яркая жизнь... Но под старость картины Лагорио заметно «выцвели», палитра стала более тусклой, да и с требующего долгих усилий масла художник перешёл на акварель. Что, к удивлению многих, только добавило реализма: ведь акварельные рисунки гораздо легче, прозрачнее – как и вечно любимые крымским генуэзцем морские волны и небо над ними!